Неточные совпадения
Одно
время, читая Шопенгауера, он подставил на место его воли — любовь, и эта новая
философия дня на два, пока он не отстранился от нее, утешала его; но она точно так же завалилась, когда он потом из жизни взглянул на нее, и оказалась кисейною, негреющею одеждой.
Катавасов очень любил говорить о
философии, имея о ней понятие от естественников, никогда не занимавшихся
философией; и в Москве Левин в последнее
время много спорил с ним.
Именно, когда представитель всех полковников-брандеров, наиприятнейший во всех поверхностных разговорах обо всем, Варвар Николаич Вишнепокромов приехал к нему затем именно, чтобы наговориться вдоволь, коснувшись и политики, и
философии, и литературы, и морали, и даже состоянья финансов в Англии, он выслал сказать, что его нет дома, и в то же
время имел неосторожность показаться перед окошком.
Так проводили жизнь два обитателя мирного уголка, которые нежданно, как из окошка, выглянули в конце нашей поэмы, выглянули для того, чтобы отвечать скромно на обвиненье со стороны некоторых горячих патриотов, до
времени покойно занимающихся какой-нибудь
философией или приращениями на счет сумм нежно любимого ими отечества, думающих не о том, чтобы не делать дурного, а о том, чтобы только не говорили, что они делают дурное.
Что занимаюсь
философией да иной раз нет
времени, так уж я и не отец? ан вот нет же, отец! отец, черт их побери, отец!
Он неохотно и ‹не› очень много затратил
времени на этот труд, но затраченного оказалось вполне достаточно для того, чтоб решительно не согласиться с
философией истории, по-новому изображающей процесс развития мировой культуры.
«Вот они, эти исторические враги, от которых отсиживался Тит Привалов вот в этом самом доме, — думал Привалов, когда смотрел на башкир. — Они даже не знают о том славном
времени, когда башкиры горячо воевали с первыми русскими насельниками и не раз побивали высылаемые против них воинские команды… Вот она, эта беспощадная
философия истории!»
Разница этой
философии со старой классической онтологической
философией в том, что она встречается с объективностью абсурдного, бессмысленного мира, в то
время, как первая думала, что она встречается с объективностью разума и смыслом бытия.
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней великой войны Севера с Югом, предвестница еще более великих событий не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор в подобных кружках, и о великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится, да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во
время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою
философиею, и обо всем, тому подобном и не подобном, но родственном.
Гегель во
время своего профессората в Берлине, долею от старости, а вдвое от довольства местом и почетом, намеренно взвинтил свою
философию над земным уровнем и держался в среде, где все современные интересы и страсти становятся довольно безразличны, как здания и села с воздушного шара; он не любил зацепляться за эти проклятые практические вопросы, с которыми трудно ладить и на которые надобно было отвечать положительно.
В
философии нового
времени христианство проникает в мысль, и это выражается в перенесении центральной роли с космоса на человека, в преодолении наивного объективизма и реализма, в признании творческой роли субъекта, в разрыве с догматическим натурализмом.
Философия нового
времени, начиная с Декарта, была в известном смысле более христианской, чем средневековая схоластическая
философия.
За это
время я начал писать, написал свою первую статью и первую книгу «Субъективизм и индивидуализм в общественной
философии».
Характерно, что во
время моего духовного пробуждения в меня запала не Библия, а
философия Шопенгауера.
В то
время,
время довольно интенсивной интеллектуальной жизни в московских философских кружках, я пытался найти традицию русской
философии.
Деятели Французской революции вдохновлялись идеями Ж.Ж. Руссо и
философии XVI-XVII века, были на высоте передовой мысли того
времени (это независимо от ее оценки по существу).
Первая книга «Субъективизм и индивидуализм в общественной
философии» с большим предисловием П. Струве, который тоже совершенно повернул к идеализму и спиритуализму, отражала мое миросозерцание того
времени, но недостаточно выражала более интимные стороны моего отношения к жизни.
Проблема
времени, парадокс
времени лежит в основе эсхатологической
философии истории.
Я был очень сосредоточен на проблемах
философии истории и думал, что
время очень благоприятствовало историософической мысли.
Со
времени появления книг Гейдеггера и Ясперса, и особенно Сартра во Франции экзистенциальная
философия стала модной.
Проблему
времени я считаю основной проблемой
философии, особенно
философии экзистенциальной.
Его манера философствования принадлежит прошлому, она более устарела, чем
философия Гегеля, которой в наше
время по-новому увлекаются.
Деятели французской революции жили передовыми идеями того
времени, идеями Ж. Ж. Руссо, просветительной
философией XVIII в.
Но они пытались отнестись критически к вершине европейской
философии своего
времени, т. е. к Шеллингу и Гегелю.
Дошло даже до такого курьеза, что одно
время рационалиста и просветителя Вольфа считали наиболее подходящим для православной
философии.
Ю. Самарин одно
время ставил будущее православной церкви в зависимость от судьбы
философии Гегеля, и только Хомяков убедил его в недопустимости такого рода сопоставления.
В то
время влияние Гегеля было так велико, что, по мнению Ю. Самарина, судьба православной церкви зависела от судьбы гегелевской
философии.
У нигилистов было подозрительное отношение к высокой культуре, но был культ науки, т. е. естественных наук, от которых ждали решения всех вопросов. Сами нигилисты не сделали никаких научных открытий. Они популяризировали естественно-научную
философию, т. е. в то
время материалистическую
философию.
В николаевскую эпоху одно
время профессором
философии был назначен невежественный генерал.
Он все
время настаивает на необходимости мистического элемента в
философии.
Рационализм, этот смертельный грех Запада, заложен уже в католичестве, в католической схоластике можно найти уже тот же рационализм и ту же власть необходимости, что и в европейском рационализме нового
времени, в
философии Гегеля, в материализме.
Само зарождение автономной
философии нового
времени заключало уже в себе грех рационалистической разорванности и рассеченности, как мы видели в предшествующей главе.
Отдельные части этой книги писались в разное
время и отрывками печатались в «Вопросах
философии и психологии».
Ни
философия позитивная, ни
философия критическая не в силах понять происхождения и значения
времени и пространства, законов логики и всех категорий, так как исходит не из первичного бытия, с которым даны непосредственные пути сообщения, а из вторичного, больного уже сознания, не выходит из субъективности вширь, на свежий воздух.
Неудача Шеллинга тем объясняется, что он пытался чисто философски утвердить тождество субъекта и объекта, в то
время как тождество это должно быть сначала утверждено религиозно, а потом уже формулировано церковной
философией.
Европейская рационалистическая
философия нового
времени вращается в сфере мышления, оторванного от своих живых корней, критически-сознательно отделенного от бытия.
Эта разбойничья
философия рассмешила Кишкина до слез. Воровали и в казенное
время, только своим воровством никто не хвастался, а Ястребов в благодетели себя поставил.
В его натуре сохранилось много простоты, искренности, задушевности, бесхитростности и в то же
время живой русской сметки, которую он сам называл мошенническою
философиею.
С недавнего
времени он вообще стал склонен к
философии.
Иван Петрович Артасьев, у которого, как мы знаем, жил в деревне Пилецкий, прислал в конце фоминой недели Егору Егорычу письмо, где благодарил его за оказанное им участие и гостеприимство Мартыну Степанычу, который действительно, поправившись в здоровье, несколько раз приезжал в Кузьмищево и прогащивал там почти по неделе, проводя все
время в горячих разговорах с Егором Егорычем и Сверстовым о самых отвлеченных предметах по части морали и
философии.
В чем собственно состоял гегелизм, Зинаида Ираклиевна весьма смутно ведала; но, тем не менее, в обществе, которое до того
времени делилось на масонов и волтерианцев, начали потолковывать и о
философии Гегеля [Гегель Георг-Вильгельм-Фридрих (1770—1831) — великий немецкий философ.], слух о чем достигнул и до Егора Егорыча с самых первых дней приезда его в Москву.
«Война! Драться! Резаться! Убивать людей! Да, в наше
время, с нашим просвещением, с нашей наукой, с нашей
философией, существует учреждение особых училищ, в которых учат убивать, убивать издалека, с совершенством, убивать много людей сразу, убивать несчастных, жалких людей, ни в чем не виноватых людей, поддерживающих семьи, и убивать их без всякого суда.
Помпадур понял это противоречие и, для начала, признал безусловно верною только первую половину правителевой
философии, то есть, что на свете нет ничего безусловно-обеспеченного, ничего такого, что не подчинялось бы закону поры и
времени. Он обнял совокупность явлений, лежавших в районе его духовного ока, и вынужден был согласиться, что весь мир стоит на этом краеугольном камне «Всё тут-с». Придя к этому заключению и применяя его специально к обывателю, он даже расчувствовался.
Таким образом, например,
философия Сократа и комедии Аристофана в отношении к религиозному учению греков служат выражением одной и той же общей идеи — разрушения древних верований; но вовсе нет надобности думать, что Аристофан задавал себе именно эту цель для своих комедий: она достигается у него просто картиною греческих нравов того
времени.
Любовь и мужчина составляют главную суть ее жизни, и, быть может, в этом отношении работает в ней
философия бессознательного; изволь-ка убедить ее, что любовь есть только простая потребность, как пища и одежда, что мир вовсе не погибает от того, что мужья и жены плохи, что можно быть развратником, обольстителем и в то же
время гениальным и благородным человеком, и с другой стороны — можно отказываться от наслаждений любви и в то же
время быть глупым, злым животным.
Мать моя поручила ему устроить мое будущее пребывание в Казани, и я, с согласия Григорья Иваныча (удивляюсь, как мог он согласиться), условился с адъюнкт-профессором
философии и логики Львом Семенычем Левицким в том, что я буду жить у него, платя за стол и квартиру небольшую сумму и в то же
время присматривая за его тремя воспитанниками, своекоштными гимназистами.
Как всякая личность — произведение своего
времени, так
философия есть в мыслях схваченная эпоха; нелепо предположить, что какая-нибудь
философия переходила свой современный мир» [«Philos, des Rechts», Vorrede.
Другие науки гораздо счастливее
философии: у них есть предмет, непроницаемый в пространстве и сущий во
времени.
Из всего французского учения он понимал, конечно, легче всего то, что уничтожало предрассудки, которым он прежде верил, но взамен этих предрассудков
философия того
времени не давала ему никаких принципов, к которым бы мог привязаться, которые бы мог полюбить сердцем и мыслию человек, так мало приготовленный к философским отвлеченностям, как были тогда французившиеся русские.
Разум, помраченный невежеством, есть тихое, заросшее травою блато, которого сонные воды не знают никакого бурного волнения; но первые лучи
Философии, пробуждая мысленную силу, рождают сомнение за сомнением, которые волнуют душу в Океане неизвестности:
время заблуждений и дерзких систем!